— Ты и сейчас страдаешь.
— Мы все страдаем, Мэтью. С Божьей помощью каждый из нас должен найти свои путь.
Он выдавил из себя улыбку.
— Юный Пирс сегодня проявил себя настоящим молодцом, тебе не кажется? Сам вызвался лезть на стену с Бараком. Вот видишь, ты был о нем неверного мнения.
— Я видел, как он улыбался, когда Минни Кайт набросилась на Шоумса. Он не тот человек, в которого тебе стоит вкладывать душу.
— Со временем он научится состраданию.
Я не стал спорить, хотя и сомневался в правоте друга. Но при этом я думал, что в мире, где осталось так мало надежды, нельзя осуждать человека за то, что ему хочется верить в хорошее.
Когда я покинул Бедлам, уже вечерело. Раненая рука болела, я неимоверно устал и был голоден, поскольку с самого завтрака у меня не было во рту и маковой росинки. Домой я вернулся на закате. В гостиной ждал Барак, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с удивлением. Наконец я вспомнил, что они с Тамазин временно переехали ко мне.
— Харснет прислал письмо, — сообщил Барак. — Он все еще пытается вычислить Годдарда и просит встретиться завтра вечером, чтобы мы рассказали о результатах наших бесед с двумя бывшими монахами. Он будет присутствовать на открытии после ремонта церкви, с которой упал шпиль. Это церковь Святой Агаты, она расположена вниз по реке.
— Наверняка какой-то радикалистский приход.
— Так оно и есть. Когда я работал на лорда Кромвеля, он частенько захаживал туда. Тамошнего викария зовут Томас Ярингтон. Мы его видели сегодня.
— Разве?
— Да, это тот седой священник, который был с Мифоном. Тот, что юркнул в толпу, когда появился Боннер.
— А, этот…
— Харснет сообщает, что лорд Томас Сеймур тоже там будет. — Барак передал мне записку. — Харснет также приглашает вас отужинать с ним.
Записка была короткой.
— Хорошо, — сказал я, — экс-монахов мы навестим завтра после суда. Утром слушается дело, и я должен присутствовать, но у меня будет свободное время до пяти часов вечера. В пять хоронят Роджера.
— Где его похоронят?
— При церкви Сент-Брайд. Все будет очень скромно: только друзья и родственники. Сэмюель, наверное, уже приехал.
Я потер больную руку.
— Мы с тобой сначала можем посетить экс-монаха, живущего в Вестминстере, а потом отправиться к другому. Кстати, где он обитает?
— На Чартерхаус, за Смитфилдским рынком. Это Локли, послушник.
— Мне нужно перекусить и поспать. Как Тамазин?
— Спит. Целый день маялась из-за выбитого зуба. Завтра пойдет к зубодеру.
— Отправляйся к ней. Увидимся завтра утром.
Я пошел на кухню в поисках чего-нибудь съестного. Джоан готовила похлебку и выглядела более уставшей, чем обычно. Я снова почувствовал укол совести из-за того, что так и не нанял для нее помощницу по хозяйству. Моя зашитая и забинтованная рука была спрятана под дублетом. Я не хотел беспокоить женщину еще больше.
— Я принесу вам поесть чего-нибудь холодного, сэр, — сказала она.
В буфетной я увидел Орра, человека Харснета, и мальчика-прислужника. Они сидели за столом, а перед ними лежала какая-то маленькая открытая книжка.
— Он учит Питера читать, — сказал я.
— Да, но они читают всякую библейскую дребедень. Мальчику от этого будут сниться кошмары.
Я пошел к себе в спальню и выглянул в окно. Стоял чудесный весенний вечер, на лужайке под окном распускался живописный ковер из крокусов и нарциссов. Это был другой мир, не имеющий ничего общего с болью и ужасом, окружавшими меня. А ночью мне приснился странный сон — будто кто-то дергает и выкручивает мою раненую руку. Оглянувшись, я увидел, что это Билкнэп. Он выглядел больным и изможденным.
«Ты мог помочь мне, — жалобно проговорил он. — Ты мог помочь мне».
На следующее утро мы с Бараком поехали в Вестминстер. Сидя на лошади, я чувствовал себя увереннее, поскольку находился выше толпы и мог наблюдать за ней. Рука все еще болела, но не так сильно, как накануне. Я был вынужден признать, что Пирс заштопал меня на совесть. Барак за завтраком был необычно тихим, а Тамазин так и не вышла из спальни.
— С твоей стороны было смелым поступком забраться вчера на Лондонскую стену, — сказал я.
— Я опасался, что юный Кайт начнет мочиться на собравшихся внизу людей, и те разорвут нас в клочья.
— Его умопомешательство совсем иного рода.
— Кто знает, чего ждать от психа!
Я посмотрел на Барака.
— А знаешь, ведь наш убийца был там. Я мельком увидел его в толпе, когда ты находился в сторожке ворот.
— И что вы увидели?
— Увидел, как мелькнул коричневый дублет. Мне показалось, что мужчина был высоким.
— Вероятно, вам просто почудилось.
— Нет, вряд ли. Я почувствовал его. Он будто поставил на мне какую-то метку.
Некоторое время Барак молчал.
— Не думаете ли вы, что он прикидывается сектантом, появляясь там, где собираются радикалисты? — спросил он.
— Вот-вот, и узнает на этих сборищах имена тех, кого, по его мнению, нужно убить. Ведь радикалисты в разговорах между собой наверняка обсуждают и проклинают тех, кого считают отступниками.
Утро я провел в суде, а потом мы с Бараком оседлали наших лошадей и поехали по узким, запруженным людьми улочкам Вестминстера. Ко мне кинулся нищий, и я вздрогнул — не столько от неожиданности, сколько от испуга.
— Прочь с дороги! — крикнул Барак и, обратившись ко мне, добавил: — Все в порядке, я заранее приметил его.
— Какая горькая ирония, — невесело усмехнулся я. — Раньше я старался не смотреть на нищих, а теперь буду вынужден выискивать их в толпе.