Седьмая чаша - Страница 67

— Безусловно, в случае чего я незамедлительно дам вам знать.

— А если я пошлю гонца, сможет ли он отыскать вас в вашей конторе?

— Либо там, либо дома. Я живу рядом с Линкольнс-Инн, на Канцлер-лейн.

— В таком случае вскоре у нас снова появится возможность побеседовать.

Харснет кивнул Бараку, поклонился мне и ушел. Я посмотрел на своего помощника. Его лицо было мертвенно-бледным.

— Он прав, — сказал Барак. — Это чудовищно.

Тут и меня пробрал ужас. Какими кошмарными оказались смерти Тапхольма, Роджера и доктора Гарнея! Все трое были убиты с маниакальной расчетливостью и методичностью.

— Безумные пророки бывали и раньше, — неуверенно проговорил я.

— Книга Откровения напугала меня, — признался Барак. — Она такая…

Он замялся, подыскивая подходящее слово.

— Безжалостная. Как этот убийца.

— Харснет считает, что он одержим. А что думаешь ты?

— Я не могу себе представить, что он такое.

— Что касается меня, то я знаю только одно: я найду убийцу своего друга. Пойдем. Мы отправляемся в Вестминстер, в суд по делам секуляризации.

Я обнял Барака за плечи и повел наружу, шагая с уверенностью, которой на самом деле не ощущал. Но это было необходимо мне самому, потому что тот, за кем мы охотились, вне всякого сомнения, являлся чудовищем в человеческом обличье.

Глава 15

Назавтра я ехал к Гаю. Было воскресенье, первое апреля, мягкий и солнечный день. Птицы с веточками и пучками травы в клювах начинали вить гнезда на деревьях, только что подернувшихся дымкой первой зелени.

Был День дурака, когда люди беззлобно подшучивали и разыгрывали друг друга. Но сегодня, хотя на улицах было полным-полно народа, никто не кричал, что у моей лошади загорелся хвост. У многих был озабоченный вид. Я услышал, как прохожие перешептывались, сообщая друг другу новость о том, что двух придворных, заподозрив в симпатиях к еретикам, бросили в Тауэр.

Накануне мы с Бараком почти весь день просидели в конторе суда по делам секуляризации, пытаясь найти записи о врачевателях лондонских монастырей бенедиктинцев. Кто-то из здешнего начальства приказал привести в порядок все документы, касающиеся монахов, получающих пенсии, что обернулось полным хаосом. Лишь ближе к вечеру, с ног до головы перепачкавшись в пыли, мы нашли три имени. Однако выяснилось, что адреса хранятся в отдельной папке, и теперь, чтобы добраться до нее, нужно было ждать понедельника, когда судейский архив вновь распахнет свои двери после выходного.

Уже подъезжая к жилищу Гая, я увидел махину Олд-Бардж, возвышающуюся над кровлями окрестных домов, и испытал укол совести. Я так и не пристыдил Барака в связи с тем, как он обращается с Тамазин. Он мастерски умел уклоняться от неприятных для него разговоров, и я боялся, что, если попробую воспользоваться своим начальственным положением, вторгаясь в его частную жизнь, это только разозлит моего помощника и не принесет никаких результатов. Я в растерянности тряхнул головой, не будучи в состоянии придумать, как тут лучше поступить.

Когда я свернул на улицу Гая, меня охватило странное чувство, которое уже один или два раза я испытал во время этой поездки. Мне показалось, что за мной следят. Я быстро обернулся в седле, но узкая улица была пуста. Тогда я сказал себе, что охота за убийцей Роджера сделала меня чересчур подозрительным, и напомнил себе, что сегодня вечером ужинаю с Дороти. Мысль об этом наполнила меня одновременно радостью и грустью.

Я привязал Бытие возле лавки Гая и постучал в дверь.

Гай впустил меня в дом, и я увидел, что у него есть посетитель — высокий тучный мужчина с румяным лицом и длинной седой бородой. Как и на Гае, на нем была одежда врача, но гораздо лучшего покроя. В руке он держал длинный деревянный посох, которым указывал на аптекарские склянки, выстроившиеся на полках. Юный Пирс снял с полки две банки, отсыпал понемногу из каждой и принялся тщательно взвешивать их содержимое на аптекарских весах.

Незнакомец взглянул на меня поверх своего в буквальном смысле выдающегося носа.

— Надеюсь, вы позволите мне закончить мое дело, прежде чем займетесь своим пациентом? — надменным тоном обратился он к Гаю.

Тот, посмотрев на меня извиняющимся взглядом, сделал знак сесть и подождать.

Я сел и наблюдал за тем, как толстый доктор указал еще на две склянки.

— Четверть бушеля горькой полыни и унцию сурьмы. У вас есть кровь молодого петушка, сэр?

— Не держим.

— Очень жаль. Превосходное снадобье от головной боли.

— Какая удивительная мудрость, — пробормотал себе под нос Пирс.

Посетитель бросил на парня взгляд, в котором подозрительность перемешивалась с раздражением, но лицо ученика оставалось бесстрастным. Я заметил, что Гай, который записывал пожелания клиента на грифельной доске, подавил улыбку. Было видно, что коллега воспринимал его лишь в качестве аптекаря. Толстяк, видно, относился к категории эскулапов, которые внушали пациентам благоговейный страх с помощью высокомерного поведения, за которым зачастую крылось невежество.

— Это все, сэр, — проговорил покупатель. — Я заберу заказ завтра. Сколько я вам должен?

— Один шиллинг.

— У вас низкие цены.

Он вытащил толстый кошель и достал оттуда серебряную монету. Затем взглянул на меня.

— А вы юрист, сэр? Из какой судебной корпорации?

— Из Линкольнс-Инн, — коротко ответил я.

— У меня там есть пациент. Мастер Билкнэп. Может, знаете?

— В последнее время он выглядит больным и бледным, — многозначительно добавил я.